Пшеничный дядька

— Я у вас больше не работаю, — она говорит заветные слова и дыхание замирает от волнения.
Нажимает правую кнопку на телефоне и медленно опускает трубку на стол. Долго смотрит на погасший экран — все, конец истории, алес, свобода.

Мысль об увольнении забрезжила, когда почувствовала, что отдала моральный долг руководителю, от которого слишком зависела. Молоденькая студентка, она подрабатывала в компании, служившей буфером между инвестором и изобретателями. Заработка не было уже полгода, а на словах зарплата вот-вот, сотрудники работали за идею и были друг другу почти семьей.

Анализ венчурных проектов — так загадочно и по-иностранному звучала деятельность. На деле же, это было о том, как всякие чудесные люди несли на показ свои поделки. Однажды приехал матёрый дядька из глубинки. Дядька был широк по горизонтали, будто его распирало изнутри. Находиться с ним рядом было тяжко, возникало ощущение, что он плотнее и тяжелее, чем обычные люди.

Дядька придумал машину, заряжающую волнами пшеницу, и она то ли росла, то ли плодоносила дурью пару раз за сезон. Все у дядьки в хозяйстве хорошо, пшеницу выращивает, торгует, живёт припеваючи, да захотелось в город податься и себя показать. Городских снобов побаивался, и сумасшедшего дома тоже. Поэтому придумал способ убедить городских в эффекте пшеничных волн. Привез с собой два деревянных диска, размером с печенюшку каждый, заряженных разными энергиями.

— Вот, это заряжено кое-чем, возьмите в руки. Определите, что там? — говорит и протягивает деревянную печенюшку женщине-коллеге.
Та держит на ладошке деревяшечку, щеки краснеют, дыхание учащается, улыбается смущённо и говорит:
— Это любовь.
— Хм, да, все растёт от этого. А что в этой? — протягивает вторую деревяшку. Молоденькая студентка берет и ничего не ощущает — хрень какая-то, сюр:
— Не понимаю, — говорит.
Разговор продолжается, а через пару минут она чувствует усталость и выходит подышать в коридор.

Вот тут-то ее и размазывает — сползает по стеночке на пол, язык отнялся, ушли привычные звуки, зрение сузилось до картинки ровно перед глазами. Вокруг забегали, а она видит только ширинки на уровне лица: “Нехорошо, что одни ширинки мелькают, что подумают люди..”, а встать не может. Это, наверно, у всех женщин, когда плохо становится в общественном месте, они думают не о том, что за приступ случился, а о том, не задралась ли юбочка.
Слышится смех “ха, как её проняло”. Её тело чувствует смерть, корчится беспомощно на полу, будто отравленное, а рядом смеются люди, которые вроде бы не враги, но хохочут…и она верит им, а не себе: “И правда, чего это меня проняло”. Моцарт, отравленный другом, слышал ли ты смех? Пока содрогался в объятиях пожирающей смерти.

Тело еще несколько раз выдавало флешбеки и реагировало ужасом, когда она встречала того пшеничного дядьку, и позже, когда решилась рассказать эту историю на терапии, но потом отошло. По капле она научилась верить себе, а не старшим — авторитетам или родительским фигурам. Защищаться, не вручая право на заботу другим людям. Спрашивать “зачем это”, даже размахивать этим вопросом “зачем”. Зачем, ты, дядька, пытался убедить других, используя молоденькую девушку в тёмную? Так не пойдёт. Когда девушка поверила в невиновность, почувствовала себя целой и невредимой, то обрела внутри надёжного друга, который за тебя. Я люблю себя, себя любит меня, а меня любит я. Мир бывает жестоко рушится, но он восстановится и станет ещё лучше, когда ты внутри чувствуешь себя ценным и цельным.

Она улыбнулась, вздохнула и подмигнула тёмному экрану телефона. Жизнь побежала дальше…